Честь Воина [CИ] - Вита Алая

горлу и спрашивает:

— Где — вы — взяли — лошадь? — слова выходят неожиданно рыком; сам испугался бы, услышь он такое со стороны вчера.

— Нашли, честное слово, нашли! Там, у пещеры! Я покажу! Только пощади!

Клед взглянул, куда указывал разбойник. Попытался задуматься: стоит ли оставлять этого гада в живых? Но думалось плохо.

— Далеко? — спросил он.

— Нет, совсем нет! Может, час пути, может меньше.

Парень рывком поднял разбойника так, чтобы тот сел, развернул лицом в указанном направлении.

— Покажи ещё раз.

Мужик пошарил глазами по темнеющим на фоне заката горам и уверенно указал на высокий скальный палец.

Клед помедлил ещё секунду… и перерезал тому горло. Сзади, как они Делю. С отвращением оттолкнул мёртвое тело и пошёл шарить по сумкам разбойников. Страшно захотелось пить.

Мысли возвращались медленно. Первой было то, что в нём впервые проснулся Зверь в бою. По-настоящему. И со Смертью он был впервые лицом к лицу один на один. Но теперь возвращалось обычное восприятие и казалось, что всё это сделал другой человек.

Клед огляделся. Трупы кругом. А уже сумерки. Скоро станет совсем темно. Искать другой ночлег поздно. Однако, среди убитых… Что-то в груди трепыхнулось, как будто душа захотела сбежать от содеянного. Но разум подсказывал: всё честно, выбора не было — либо ты, либо тебя. Следом на волю захотел желудок. Парень усилием воли вернул его на место. Не время «сопли жевать», как говаривал мастер Раст. На свежую падаль могут стянуться хищники, значит, надо либо уходить, либо уносить их сейчас.

Силы стремительно таяли, словно утекая в землю. Надо было что-то решать и быстро. Клед снял с разбойников шкуры, закинул тела на крупы лошадёнок, кое-как привязал и врезал каждой по крупу найденным среди вещей хлыстом. Коняжки, уже и так сильно тревожные от запаха крови, с диким ржанием бросились в лес, пытаясь спастись от скорбного груза, который гнал их вперёд. У парня не было сил думать о том, обрекает ли он ещё и этих животных на смерть.

Надо было позаботиться о Деле. Отправить товарища в неизвестность точно так же Клед не мог. Проклятье, почему они не Воины? Тогда Дель мог бы среагировать быстрее. Или вовсе заранее почувствовать опасность. Хотя стоять спиной к врагу вообще не стоило. Но ведь и сам не углядел, не поправил! А теперь… К горлу подкатил ком, глаза защипало… Он ведь даже не был Наречённым. Так что и не скажешь «Справил Свадьбу». Разве что в свиту богини попадёт — так сказал Трейн на похоронах Барта.

Хотя, что греха таить? Клед не был истово верующим. Ну то есть, в то что всех ждёт Смерть и она всех уравняет, он верил, а вот в то, что целая богиня как-то особо одарит каждого из них в посмертии — не очень. Тем более, как сказал Санат, нарты верили, что люди возрождаются снова. Он предпочёл бы второе. А Дель лучше бы вовсе остался жив. Но тот пошёл за ним выручать общего друга, а теперь мёртв, и ничего не исправить…

От этих мыслей у Кледа заболела голова, и он раздражённо отогнал их. Ночь. Лес. Хищники. Мёртвый товарищ.

Рыть стылую землю сил не было, хотя в добре разбойников нашлась походная лопата с коротким черенком. Но придётся. Другого выхода парень не видел.

Он внезапно вспомнил, что весь день толком не ел, а сил на схватку ушло действительно много. За двухчасовую тренировку он и то меньше уставал. Даже затрясло в ознобе, впрочем, не факт, что из-за холода. Преодолевая слабость в поджилках, Клед подкормил костёр, достал кишки из освежёванного разбойником зайца, пристроил его на вертел и, более-менее взяв себя в руки за рутинной работой, пошёл копать.

Приходили к нему разные мысли и чувства: и сожаление, и вина, и скорбь, и гнев, и злость, но все без остатка ушли в остервенелую работу лопатой и топором. К счастью, лёгкий ночной морозец прихватил только верхний слой почвы. Но всё равно, сражаясь с корнями, парень вымотался до полубессознательного состояния. А ведь надо было ещё закопать.

Клед почувствовал, что просто необходимо подкрепиться давно поспевшим зайцем. И заодно подложить сучьев в прогоревший костёр. Проверил, что в серебряном кувшине — там оказалось вино, не такое вкусное, как в Красном доме, но вполне ничего. Он вылакал всё, словно воду, проталкивая в глотку мясо, вкуса которого даже не ощущал. И всё время смотрел на мёртвого Деля напротив. Товарища, которого он знал совсем недолго, зато доказавшего делом благородство своей души. Пусть и не качества выучки.

Иногда по лицу что-то текло — пот, слёзы или сопли, парень не разбирал. Просто вытирал ладонью, а ту вместе с жиром — об какую-то запасную рубаху из разбойничьего добра.

Наконец он почувствовал, что набил брюхо. И пока не начало клонить в сон, тяжело поднялся. Снял с Деля пояс с кинжалами, наручи, шарф — всё, что ещё могло послужить другим Когтям. Так полагалось. И наконец, осторожно, словно мог потревожить мёртвого, тоненький железный ободок из тех, что все они надели на мизинцы, отправляясь сюда… Подумав, присоединил к своему. Собрался с духом и скатил тело в яму. Забросал землёй, положил сверху два камня побольше и отдал последний Салют — ото лба к сердцу и в землю.

Потом, не чуя себя от усталости, завязал ткань, которую развешивали разбойники, гамаком на той же верёвке, накидал в него шкур, с трудом взобрался в импровизированное ложе и отключился, как только тело приняло горизонтальное положение.

Кледу показалось, что он очнулся в могиле. Хотел дёрнуться, но не мог пошевелиться. Он вспомнил, что висит в гамаке. Сначала думал, что застыл от холода, но шкуры хранили тепло. Его парализовал чей-то взгляд. Парень силился хотя бы повернуть голову, чтобы увидеть, что за животное к нему подобралось. Почему-то казалось, что это животное. И оно находилось совсем близко, разглядывало его. Надо было стряхнуть оцепенение, защищаться. Но тело не подчинялось. Даже крикнуть, чтобы спугнуть визитёра, не выходило.

Вскоре, однако, «животное» бесшумно удалилось, наваждение кончилось, и Клед проснулся по-настоящему. Неловко вывалился из гамака на землю, заозирался, но никого не увидел. Даже следов никаких зверей не было вокруг догоревшего костра.

Парень стал разминать тело, потихоньку вновь обретая власть над конечностями. Почему-то они были словно свинцом налиты, как и голова. Хотя день ходьбы, короткий бой и копание ямы едва ли превышали обычную монастырскую нагрузку. Саднило и ещё где-то в груди, но та боль была не физическая.